Elena Švarc: Nočno kopanje in druge pesmi

Была я морем и волной,

Кровинкою Господней,

Земля кидалась подо мной,

Как мученица в родах.

Была я морем и волной

И по лицу земли катилась,

Продолговатым яицом

Все небо вкруг меня светилось.

И, руки раскидавши в крест,

С утопшей головою,

Всю землю облегала я

Космической змеею.

И море сжалось, будто шар

Меж теменем и пяток,

Гудящий, как ночной пожар,

Как сонм пчелиных маток.

Вокруг Селены быстро-мутной

Ладьею утлой кружилась я

На содрогающемся, смутном

И темном сердце бытия.

1981

NOČNO KOPANJE

Bila sem morje in val,

Kaplja Gospodove krvi,

Zemlja se je premetavala pod menoj,

Kakor mučenica pri porodu.

Bila sem morje in val

In se valila po obličju zemlje,

Kakor podolgasto jajce

Se je svetilo vse nebo okrog mene.

In z rokami razprtimi v križ,

S potopljeno glavo,

Sem ovila vso zemljo

Kakor kozmična zmija.

In morje se je skrčilo, kakor krogla

Med temenom in petami,

Hrumeč kakor nočni požar,

Kakor roj čebeljih kraljic.

Okrog urno-motne Selene sem

S krhko ladjo krožila

Na drhtečem, zastrtem

In temnem srcu biti.

1981

1

Мерцающим медом полнa луна

И радость источает.

Какая птица в сердце бьется?

Взлети, взлети, но не одна.

Чего, чего мне не хватает?

Густого райского вина.

Бутыль плетеную возьму,

Пойду на кладбище одна

И,  обвернувшись вкруг себя,

Увижу – что она полна.

И кто б тогда за мной ни мчался,

Сухими крыльями шурша,

То угрожая, то моля, –

Мы выпьем быстро, выпьем разом

С тобой, голодная весна,

С тобой, дрожащая душа,

Которой жаль свой бедный разум.

2

Мой родимый, муй коханку,

Видишь страсть мою и жалость?

Я как Божия коровка

В тьме глухой к земле прижалась.

Видишь – видишь – не наступишь,

А наступишь – не раздавишь,

В нас, червях, такая сила,

Когда Ты нас ей одаришь.

Мой болезный, мой любимый

(А любовь всегда погубит),

Вижу я – неотвратимо

Взор Твой темень взрежет грубо.

Шерстью ужаса покроюсь,

В ней спасусь я, в ней укроюсь.

Вот уже, как два козла,

Мы с Тобой сплелися лбами

На мосту десятой сферы.

Сколько Ты боролся с нами,

Чтоб узнать, что – не химеры.

О, займи хоть нашей веры!

Всегда такой ведь народится,

Кто будет сам себе палач –

Кто отобьет двумя рогами

Любви молниевидный мяч.

1980

1

Svetlikajočega se medu polna luna

Toči tudi radost.

Katera ptica se oteplje v srcu?

Vzleti, vzleti, vendar ne sama.

Česa, česa mi manjka?

Gostega rajskega vina.

Vzela bom pletenko,

Sama pojdem na groblje

In, ko se bom ozrla naokoli,

Bom videla – da je polna.

In kdorkoli bi se tedaj podil za menoj,

Šušteč s suhimi krili,

Zdaj grozeč, zdaj proseč, –

Bi pila hitro, pila na dušek

S teboj, gladna pomlad,

S teboj, drhteča duša,

Ki pomiluješ svoj ubogi razum.

2

Moj dragi, moj kohanek[1],

Vidiš mojo strast in žalost?

Sem kakor Božji volek,

Ki se je v gluhi temi prižel k zemlji.

Vidiš – vidiš – ne stopiš nanj,

Če pa stopiš – ne streš,

V nas, črvih, je taka moč,

Kadar nas Ti z njo obdariš.

Moj bolestni, moj ljubi

(Ljubezen vendar vselej pogubi),

Vidim – neizogibno

Tvoj temni zor zareže grobo.

Pokrila se bom z runom groze,

V njem sem bom rešila, v njem skrila.

Glej, kakor dva kozla

Sva se staknila s čeli

Na mostu desete sfere.

Koliko si se Ti boril z nami,

Da bi spoznal, da – nismo himere.

O, pomagaj vsaj naši veri!

Vselej se pač rodi kdo tak,

Ki bo sam svoj krvnik –

Ki bo z dvema rogovoma odbil

Ljubezni strelovidno žogo.

1980

1

Тот, кто бился с Иаковом,

Станет биться со мной?

Все равно. Я Тебя вызываю

На честный бой.

Я одна. Я один.

Пролетела мышь, проскрипела мышь,

Громко дышит ночь.

Мы с Тобой – как русские и Тохтамыш –

По обоим берегам неба.

2

В боевом порядке легкая кость,

Армия тела к бою готова.

Вооруженный зовет Тебя воробей.

Хочешь – первым бей

В живое, горячее, крепче металла,

Ведь надо – чтоб куда ударить было.

Чтобы жизнь Тебе противостала.

Чтоб рука руку схватила.

И отвечу Тебе – клювом, писком ли, чем я,

Хоть и мал, хоть и сер.

Человек человеку – так, приключенье.

Боже Сил, для Тебя человек – силомер.

1982

1

Ta, ki se bíl je z Jakobom,

Bi se bíl z menoj?

Vseeno. Izzivam Te

Na časten boj.

Jaz sama. Jaz sam.

Mimo je stekla miš, zaškripala miš,

Glasno diha noč.

Midva sva – kakor Rusi in Tohtamiš[2] –

Na obeh bregovih neba.

2

V bojnem redu lahna kost,

Vojska telesa je pripravljena na boj.

Oboroženi vrabec Te izziva.

Če hočeš – udari prvi

V živo, bolj goreče, močneje od kovine,

Saj je potrebno – da bi bilo kam udariti.

Da bi se Ti življenje postavilo naproti.

Da bi roka roko zgrabila.

In Ti bom odgovoril – s kljunom, s čivkom, kot jaz,

Čeprav sem droben in siv.

Kot človek človeku – to je pustolovščina.

Bog Moči, za Tebe je človek – merilo moči.

1982

(малая фуга)

Скорей свяжи сравнений цепью

Весь этот мир –

Не то растет, унесется

В глухой эфир.

Он один – хотя их много –

Одинаков навсегда

Древний филин астрологов.

Спотыкаясь, всходила звезда

По проволочной лесенке полночи.

Она взойдет, повиснет,

Качаясь и светясь,

Как выдранный, на нитке

Качаясь, виснет глаз.

Но звезды моря,

Когда их много,

Когда их вынесет плавный ток,

Летят пригоршнею гороха

В разинутый в ответ зрачок.

Милее всех в окошке сером

Рассвета зимнего тяжелая звезда,

Мерцающая яйцом гусиным тускло.

Но вот – ее вдруг прикрывает неба мускул

И объявляет час начала всех забот.

Когда, всех прочих звезд песок разрыв,

Влюбленные найдут ее, и, не остыв,

Они глядят туда на расстоянье

Из стран далеких, чуждой масти,

Она им вколет в глаз взамен животной страсти

Вдруг острое друг к другу состраданье.

Астральность, намекнув,

Что отлежала бок,

Качнувшись, снова пьет

Небес черничный сок.

Еще похоже – будто божество,

Накинув тряпку неба,

Себя упрятать захотело,

Но в прорехи звезд

Сияет ослепительное тело.

Еще милее мне тот огонек,

Тот дальний свет в избушке,

И жалко мне, что нет там старика

Брадатого за чая дымной кружкой,

Но он, зажгя небесные огарки,

Как страж церковный, вышел вон.

Но лишь одну звезду увижу я затылком –

Она дрожит и пухнет и трясется,

В глазах и в зеркале, в бутылке

На отраженья разобьется.

“Сестра, ты помоги мне ради Бога,

Какая мертвая дорога,

Я знаю, что меня ты слышишь,

И вижу, как ты часто дышишь …”

Зову ее – и не напрасно –

На небесах она погасла

И с плеском кинулась в стакан,

И он дрожит, и синим сватом,

Холодным светом осиян.

1972

(mala fuga)

Čimprej zveži z verigo prispodob

Vse to vsemirje –

Če ne, raste, in ga bo odneslo

V gluhi eter.

Edino ona – čeprav jih je mnogo –

Enaka je za vselej

Stara sova astrologov.

Spotikajoča se, vzhajala je zvezda

Po žičasti lestvici polnoči.

Vzšla bo, obvisela,

Zibajoča se in žareča,

Kakor izdrto, na nitki

Zibajoče se obvisi oko.

Toda zvezde morja,

Kadar jih je mnogo,

Kadar jih odnaša lahen tok,

Letijo kakor prgišče graha

In širijo zenico.

Mileje od vseh v okencu sivem

Zimskega svitanja težka zvezda,

Medlo miglja kakor gosje jajce.

A glej – znenada jo zakrije mišica neba

In naznani uro začetka vseh skrbi.

Ko bodo razkopali pesek vseh drugih zvezd,

Jo bodo zaljubljenci našli, in, ne da bi se ohladili,

Zrejo tja iz daljave

Iz daljnih dežel tuje barve,

Ko jim znenada presune oko z

ostrim medsebojnim sočutjem

namesto živalske strasti.

Astralnost, namigujoča,

Da je zaležala bok,

Zibajoč se, znova pije

Borovničev sok nebes.

Še videti je – kakor božanstvo,

Ogrnjeno v krpo neba,

Ki se je hotelo skriti,

Vendar v razporku zvezd

Žari slepeče telo.

Še milejši mi je ta plamenček,

Ta daljna luč v majhni koči,

In žal mi je, da tam ni starčka,

Bradatega, ob skodelici kadečega se čaja,

Kajti ko prižgal nebesne je končke dogorelih sveč,

Kakor cerkovnik, je odšel ven.

A le eno zvezdo bom uzrla z zatiljem –

Ta drhti in se boči in trepeta,

V očeh in v zrcalu, v steklenici

Se bo razlomila v odsevih.

»Sestra, pomagaj mi za Božjo voljo,

Kakšna mrtva cesta,

Vem, da me slišiš,

In vidim, kako gosto dihaš …«

Kličem jo – in ne zaman –

V nebesih je ugasnila

In s pljuskom padla v kozarec,

In ta je vzdrhtel, s sinjim svatom,

S hladno svetlobo obsijan.

1972

Я не могу смотреть на этот

Чуть тлеющий звериный рык,

Хоть он ужасно так прекрасен –

Сполз пятачок, к стеклу приник

И мудрый глаз тяжёл и красен.

Как будто в свой последний миг

Он в тайну бытия проник,

Смешались мука и блаженство

В его лице – их не разнять…

О в миг последний преобразиться

И всё понять!

Водя из снега на полу узоры

Толпа без глаз, без лиц кружится,

Не хочет у тебя, о боров,

Любви и кротости учиться.

1977

Ne morem gledati tega

Komaj trohnečega živalskega kruljenja,

Čeprav je tako grozno prelepo –

Zdrsnil je svinjski rilec, se k steklu prižel

In modro oko je težko in lepo.

Kakor da bi v svojem poslednjem trenutku

Proniknilo v skrivnost biti,

Trpljenje in blaženost sta se pomešala

Na njegovem licu – ni ju mogoče ločiti …

O, preobraziti se v poslednjem trenutku

In vse doumeti!

Zarisujoč snežne vzorce na tleh,

Se vrti tolpa brez oči, brez obrazov,

Noče pri tebi, o merjasec,

Učiti se ljubezni in krotkosti.

1977

“Я выпью, а закусишь ты”, –

Я кошке говорю, а та

Мне отвечает торопливо

Ударом пышного хвоста.

“Пусть плачущие будут как не

Плачущие – кто, кошка, так сказал? Не

Петр?”

Она не отвечает мне,

Упорно, молча гложет шпроту.

От мертвых нет вестей, а странно:

Из смерти ль трудно вырыть лаз?

Она, понурившись, мурлыкнет,

Но зорких не отводит глаз.

1998

»Jaz bom pila, ti pa prigrizneš«, –

Pravim mački, ona pa

Mi naglo odgovori s

Švrkom kodrastega repa.

»Tisti, ki jočejo, naj bodo, kakor da bi ne

Jokali – kdo, muc, je tako rekel? Ne Peter?«[3]

Ne odgovori mi,

Vztrajno molče gloda sardino.

Od mrtvih ni vestí, kar je vendar čudno:

Mar je iz smrti tako težko izkopati prehod?

Povesi glavo in zaprede,

Vendar ne odvrne pozornih oči.

1998

***

Мы с кошкой дремлем день и ночь

И пахнем древне, как медведи,

Нам только ангелы соседи,

Но и они уходят прочь –

Нам не помочь.

Кругом бутылки и окурки,

Больная мерзость запустенья.

В нас нет души, лежим как шкурки,

Мы только цепкие растенья,

Нам нет спасенья.

Дурман, туман, ночная ваза,

Экзема, духота – всё сразу.

И время не летит (зараза!),

А, словно капля из пореза,

Плывет не сразу.

О, нет – не только голова,

А всё кругом в табачном пепле,

Тоска в лицо влетает вепрем,

Ум догорает, как листва

По осени. Конец всему?

И мне, и горю моему.

1999

***

Z mačko dremljeva dan in noč

In dehtiva zatohlo, kakor medveda,

Samo angeli so najini sosedje,

Vendar tudi oni odhajajo –

Ne morejo nama pomagati.

Okrog steklenice in cigaretni ogorki,

Bolna grozota opustošenja.

V naju ni duš, leživa kakor koži,

Sva zgolj ovijalki,

Za naju ni odrešenja.

Krístavec[4], megla, nočna vaza,

Ekcem, zadušnost – vse hkrati.

In čas ne beži (nadloga!),

Ampak kakor kaplja iz ureza

Ne spolzi takoj.

O, ne – ni samo glava,

Ampak vse okrog v tobačnem pepelu,

Tesnoba se zaletava v obličje kakor veper,

Um dogoreva kakor listje

Jeseni. Konec vsega?

Tako mene kot moje bridkosti.

1999

***

Я думала – меня оставил Бог,

Ну что с того – он драгоценный луч

Или иголка – человек же стог. Жесток …

Я отвернулась от него – не мучь.

Но кто из нас двоих жесточей и страшней?

Конечно, тот, кто не имеет тела, –

Он сделал нас бездонными – затем,

Чтобы тоска не ведала предела.

февраль 1999

Провиденс

***

Mislila sem, da me je zapustil Bog,

A kaj – on je dragoceni žarek

Ali šivanka – človek pa kopica sena. Okruten je …

Odvrnila sem se od njega – ne muči me.

A kdo od naju dveh je okrutnejši in strašnejši?

Kajpak ta, ki nima telesa, –

Ustvaril nas je brezdanje – zato,

Da bi tesnobno hrepenenje ne imelo meja.

februar 1999

Previdnost

***

О человеке я слыхала рано:

Венец творенья, призрак или сон,

Теперь мне кажется, что он

Есть только мыслящая рана,

Пульсирует, пронзен.

Повсюду – и на небе, и в пещере

Его догонит боль.

Но радуйся – еще не пахнет серой,

Еще, как твердый снег и серый,

На кровь не сыплют соль.

1999

***

O človeku sem slišala zgodaj:

Krona stvarjenja, prikazen ali sen,

Zdaj se mi zdi, da je

Zgolj misleča rana,

Ki utriplje, preboden.

Povsod – tako na nebu kot v votlini

Ga dohaja ból.

Vendar se raduj – ne vonja še po žveplu,

Kakor trdi in sivi sneg

Na kri še ne vsipljejo soli.

1999

ЛЮБВИ И СТРАХА

Глухой: Бомба ли разорвется,

Подумаешь: “Я оглох”.

(Не входи в темную комнату,

Не зажигай света,

Там может быть Бог.)

Слепой: Если вдруг что-то вспыхнет,

Подумаешь: “Я ослеп “.

И превратишься в сияющий,

Но заколоченный склеп.

Тогда и входи в комнату,

Зажигай оранжевый свет,

Бога там больше нет.

Он теперь весь внутри.

Вы одни в темноте,

Нищете, тесноте.

1999

LJUBEZNI IN STRAHU

Gluhi: Če raznese granato,

Pomisliš: »Oglušel sem.«

(Ne vstopaj v temno sobo,

Ne prižigaj luči,

Tam je lahko Bog.)

Slepi: Če znenada nekaj vzplameni,

Pomisliš: »Oslepel sem.«

In se spremeniš v bleščečo,

Vendar zabito grobnico.

Tedaj le vstopi v sobo,

Prižgi oranžno luč,

Boga ni več tam.

On zdaj ves je znotraj.

Vi sami v temi,

Uboštvu, tugi.

1999

Что ты умрешь – ужели вправду?

Кто доказал?

Чужие руки прикоснутся

К твоим глазам.

И не польется свет оттуда

И не туда.

Лишь тихо шепчется с землею

Твоя руда.

А смерть подкинет на колене

Шаль иль платок

И вот – ко всем тебя привяжет,

Вонзив крючок.

И вот тебе уже не больно,

Вдали юдоль …

Смерть машет спицей, недовольно

Ворча, мол, моль.

1999

Da umreš – bo to dejansko res?

Kdo je dokazal?

Tuje roke se bodo dotaknile

Tvojih oči.

In ne bo se izlila luč od tod

In ne tja.

Samo tiho šepeta z zemljo

Tvoja kri.

Smrt pa dvigne na koleno

Šal ali ruto

In glej – k vsemu te priveže,

Vbadajoč kaveljček.

In glej, ne boli te več,

V daljavi dolina …

Smrt maha s pletilko, nezadovoljno

Godrnjaje, pač, molj.

1999

***

В кожу въелся он, и в поры,

Будто уголь, он проник,

И во все-то разговоры –

Русский траченый язык.

Просится душа из тела,

Ближе ангельская речь.

Напоследок что с ним сделать –

Укусить, смолоть, поджечь?

2000

***

Zajedel se je v kožo in v pore,

Kakor premogov prah je proniknil

Tudi v vse pogovore –

Ruski izrabljeni jezik.

Duša prosi iz telesa,

Bliže ji je angelska govorica.

Kaj naposled narediti z njim –

Ugrizniti, zmleti, požgati?

2000

Над ядром земным, обжигая пятки, пробегать,

Рассыпаясь в прах, над морями скользить,

Солью звезд зрачки натирать

И в клубочек мотать жизни нить.

Сколько слез! Сколько жемчуга!

Надо глотать их!

В животе они станут пилюлей бессмертья –

Это круг моих ежедневных занятий.

Говорить всем сразу – сюда! И – прочь!

Левым глазом читать, а правый

Скашивать вправо. Вот, право,

Это все, что я делаю день и ночь.

Потеряю во тьме свое имя

И охриплым голосом стану петь я,

Все забуду и снова вспомню,

И друг друга толкают мои занятья,

И упорствовать в том, что ночь не для сна –

Для него – нашатырный настойчивый день,

И всегда не сама, и всегда не одна,

Как небесное облако ширится лень,

И смотреть, как пульсирует жилка в запястье

И в нем кружится жизни моей колесо,

И как белка всегда торжествующий враг,

Почему-то я в его власти.

Вот собака бродячая, как несчастье.

Я не Бог – я жалею собак.

1999

PREŽIVLJANJE ČASA #3

Nad zemeljskim jedrom teči ožigaje pete,

Razsipajoč se v prah, drseti nad morji,

Natirati punčice s soljo zvezd

In v klobčič motati nit življenja.

Koliko solza! Koliko biserov!

Moramo jih pogoltniti!

V trebuhu bodo postali pilule nesmrtnosti –

To je krog mojih vsakdanjih opravkov.

Govoriti vsem hkrati – sem! In – proč!

Brati z levim očesom, in z desnim

Škiliti na desno. Glej, resnično,

To je vse, kar počnem dan in noč.

Izgubila bom v temi svoje ime

In začela peti z ohripelim glasom,

Vse pozabila in znova priklicala v spomin,

In drug z drugim se bíjejo moji opravki,

In trdovratno vztrajajo, da noč ni za sen –

Zanj je – salmiakov[5] vsiljivi dan,

In nikdar sama, in nikdar edina,

Se kakor nebesni oblak širi lenost

In motri, kako utriplje žila v zapestju

In v njem se vrti kolo mojega življenja,

In kakor veverico me zmagoslavni sovrag Vselej ima, sama ne vem, kako, v oblasti.

Glej, klateški pes, kakor podoba nesreče.

Nisem Bog – žal mi je psov.

1999

***

                            Д.Ш.

Синенький цветочек

На горе Сион,

Повторяя “Отче”,

Рвется в небосклон.

Крохотный, лазурный,

К небу не дойдешь,

Как наступит осень –

На землю падешь.

“Следущей весною

Я пробьюсь повыше

Всею синевою,

И Господь услышит”.

Вот земля горшечника,

Что купил предатель,

Здесь тоски нечистой

Небольшой загон.

Тени тут, как ночью,

Бродят, не любя.

Синенький цветочек,

Не сомну тебя!

Как мне было б жутко

Раздавить его,

Он глядит так кротко

В пятку синевой.

Закрывая очи,

Видит странный сон,

Будто он – цветочек,

Сын горы Сион.

1 апреля 2000

***

D. Š.

Sinjkasti cvetek

Na gori Sion,

Ponavljaje »Oče«

Izteza se k obnebju.

Drobni, lazurni,

Neba ne dosežeš,

Ko pride jesen –

Na zemljo padeš.

»Naslednjo pomlad

Se vzpnem malo više

Z vso sinjino

In Gospod me bo slišal.«

Tu je lončarjeva njiva,

Ki jo je kupil izdajalec,[6]

Tu tesnobe nečiste

Majhen obor.

Sence so tukaj kakor ponoči,

Tavajo, a brez ljubezni.

Sinjkasti cvetek,

Ne bom te pohodila!

Kako grozno bi mi ga bilo

Zmečkati,

Gleda tako krotko

V peto s sinjino.

Ko zapre oči,

Uzre čuden sen,

Kakor da je on – cvetek,

Sin gore Sion.

1. aprila 2000